— Я следователь по вашему делу, Екатерина Николаевна. Можете звать меня Степановичем. Нет? А почему? Меня все так зовут. Ну, тогда Виктором Степановичем. Хочу сказать вам, что следственные действия на месте аварии проведены, свидетель, который спас вам жизнь, дал показания. А вот записи с видеорегистраторов, по сути, ничего не дали, — печально вздыхает он, — номер грамотно затерт грязью, марка транспортного средства очень распространенная, одежда, шлем… Скажите, а почему вы решили, что это покушение? Мы просто поговорим с вами, вы сейчас в состоянии? — начинает он вдруг беспокоиться, оглядываясь на Ваню. Тот молча стоит у окна спиной к нам.

— Да, вполне в состоянии, — успокаиваю его я, — а почему решила? Да потому что это уже во второй раз — с мотоциклом. Первый раз я удачно ушла от столкновения — он отжал меня на перекрестке, и я чуть не влетела в машины, которые стояли на светофоре. Резко вывернула, газанула на заносе и юзом ушла. Тогда все обошлось, но после этого я решила установить регистратор — мало ли, еще и виноватой могла остаться.

— А когда он был — этот первый раз?

— В начале декабря, в прошлом году, — криво улыбаюсь я, потому что вспоминать неприятно. Мы с ним еще уточняем дату, и на каком перекрестке и в какое время случился инцидент, а потом он опять задает мне вопросы:

— У вас есть мысли о том, кто бы это мог быть? Подозрения, предположения? Может, есть кто-то, кому вы перешли дорогу… нечаянно или осознанно? У вас есть враги или просто недоброжелатели? Вы же понимаете, что нам нужно за что-то зацепиться?

— Моя работа. Это может быть связано с ней.

— Этот вариант изучает ваша СБ. Вы же понимаете, что доступа к контрактам и внутренним секретам нам не дадут. Но я доверяю Страшному, от в прошлом работал в Федеральной службе. Если существует вероятность того, что причина в вашей работе, то он докопается.

— Правда, так доверяете? А просто подойти и спросить у Самсона Самуиловича нельзя? У меня было немного другое представление о работе следствия.

Он молча улыбается и мне больше не хочется рассказывать ему ни о чем. Но мы еще немного говорим о моем опыте вождения, о подушке безопасности, о моих действиях по предотвращению аварии. При этом он смотрит на меня со снисходительным любопытством. И я ведусь на это, потому что свидетелем этой его снисходительности является Ваня. Это почему-то вызывает внутренний протест, и я психую:

— А вы, конечно же, среагировали бы не так и продолжили держать руль твердой рукой, вы же не «баба за рулем»? Может, даже обдуманно пошли бы на столкновение?

— Нет… мы почти час моделировали на компьютере и обсуждали возможные варианты ваших действий. И действий опытного водителя в той ситуации.

— Я вожу машину с двенадцати лет. Папа считал меня слишком замкнутой и старался увлечь вождением и так расшевелить. С его связями… вполне легальные занятия в автошколе, потом автодром, в шестнадцать — даже гонки на отечественной механике. Может, вы помните их? Я участвовала.

— Вам повезло, что я не ваш отец, — оживляется Виктор Степанович.

— Мой отец был уверен, что я справлюсь и не ставил целью победу, просто — участие. Перед гонками мы с ним до сантиметра изучили трассу. Я прошла аккуратно и пришла не последней.

— Я знаю о вашем водительском стаже. И о перерыве в четыре года во время учебы. И понимаю, что наработанный навык такого рода очень быстро восстанавливается. Больше того, могу успокоить вас — вы действовали единственно правильно на тот момент. Столкновение чуть дальше над обрывом не привело бы к сваливанию в овраг, частые столбики не дали бы. Но ваши увечья, учитывая привычку отключать подушку, были бы несравнимы. А до… там была возможность уйти вправо на секунды раньше — вниз по сравнительно пологому склону. Но, учитывая скорость, вы не успели бы погасить инерцию и все равно влетели бы в овраг, резкое торможение ничего не дало бы — там сырой глинистый грунт. У этой машины короткая база… она неустойчива, ее занесло бы при резком торможении и опять с переворотом, а при этом особенно высок риск возгорания. Это только в кино машины горят, просто столкнувшись…. Кто еще, кроме вашей СБ и следствия сейчас, знает о вашем водительском опыте? — вернулся он к вопросам.

— Не знаю. Никто, наверное.

— Даже ваш жених? — удивляется следователь.

— А при чем тут жених? Он недоволен моей манерой вождения и считает ее слишком рискованной и дерганной.

— Жесткой, — уточняет мужчина.

— Уверенной, — не соглашаюсь я.

Мы еще немного общаемся на отвлеченные темы, и он уходит. Понятно, что никого они не найдут. Я решу этот вопрос сама. О своих подозрениях я не скажу никогда и никому. Во-первых, если они оправданы, то я знаю что нужно сделать, чтобы покушения прекратились. А во-вторых… такого рода мысли нельзя озвучивать, потому что если они ошибочны, я смертельно оскорблю невиновного человека. Пока это только мысли, но затянувшуюся эпопею с маркой пора завершать, по любому все дело в ней.

Добраться до марки можно только тогда, когда ее достанут из ячейки — я этого не делала уже несколько лет, а до этого ее вообще никто не нашел бы. Ошибкой, скорее всего, стало то, что я сунула ее в банк. Кто-то увидел и понял, или уже был в курсе дела до этого…, я не знаю, не могу этого знать. Но если меня не станет…, до чего им тогда будет — моим родным? А не добьются результата моей смертью — тогда папиной. Марка все равно рано или поздно выползла бы на свет, стала бы доступна, так или иначе. Но тех, кто так срочно занялся мною, могло что-то подтолкнуть — заказ на марку или резко повысившаяся цена. Нельзя было обсуждать по телефону такие вещи, нельзя было делать конкретные запросы в интернет. В общем… я окончательно решилась — нужно избавляться от «Маврикия», иначе… даже если не убьют, то сойду с ума от подозрений. Как это сделать? Варианты от отдать, до уничтожить, но они есть.

А ту мысль, что подкинул мне следователь, нужно обдумать — в СБ знали о том, что я довольно опытный водитель? И что тут такого, что это значит? Сейчас голова не варит… бесполезно даже пытаться напрягать проклятые извилины, они отказываются работать.

Глава 20

Я считала, что вполне адекватна во всех вопросах кроме тех, которые связаны с Георгием Страшным. В остальном как будто вела себя и рассуждала, как разумный взрослый человек. Но оказалось, что не совсем так. Были и еще люди, способные вывести меня из состояния равновесия.

Через пару дней после того, как я познакомилась с Одеттой, позвонила мама. Перед этим мы с ней все так же регулярно обменивались несколькими словами пару раз в месяц. А тогда она сказала, что сейчас находится здесь — в нашем городе.

— Можно я подъеду к вам, Катя? Я очень хочу увидеть тебя, — просила она. А я вспомнила, что творилось в нашем доме в тот день, когда она уходила окончательно. То, что делалось с папой… серое лицо бабушки, свой ступор — полную бесчувственность. Мне было до такой степени все равно на нее… только тупой страх за папу. И почему-то я совсем не боялась за бабушку. Когда кому-то в семье было плохо, всегда выручала она — поддерживала морально, лечила, колола, готовила, помогала. Как-то даже не приходило в голову, что помощь неожиданно может понадобиться именно ей. Я совсем не ожидала, что это ее увезут на скорой с сердечным приступом. И что папа так сильно испугается за нее, что частично вынырнет из своего отчаянья и возьмет себя в руки. Я очень хорошо помнила тот день, а потому ответила честно:

— Бабушка не пустит тебя в свой дом, мама. Если хочешь, давай встретимся в кафе.

Она ждала меня на улице — такая же собранная, отстраненная внешне, как и почти всегда. Сильно похудевшая, в незнакомой красивой шубке по колено и с капюшоном, с гладко зачесанными и собранными в узел на затылке роскошными каштановыми волосами, на высоких каблуках… мы оказались одного роста, когда я подошла. Мои метр семьдесят и ее метр шестьдесят уровнялись этими каблуками.